Неточные совпадения
Но сие же самое соответствие, с
другой стороны, служит и
не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет,
не в том. В том ли, чтобы рассуждать? Нет, и
не в этом. В чем же? А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном
предать потомству в надлежащее назидание.
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно
другого мира, старающихся
не робеть
пред непривычною роскошью и
не могущих принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
— Я
не высказываю своего мнения о том и
другом образовании, — с улыбкой снисхождения, как к ребенку, сказал Сергей Иванович, подставляя свой стакан, — я только говорю, что обе стороны имеют сильные доводы, — продолжал он, обращаясь к Алексею Александровичу. — Я классик по образованию, но в споре этом я лично
не могу найти своего места. Я
не вижу ясных доводов, почему классическим наукам дано преимущество
пред реальными.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он
не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления
пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что ничего
не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали
друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
Весь длинный трудовой день
не оставил в них
другого следа, кроме веселости. Перед утреннею зарей всё затихло. Слышались только ночные звуки неумолкаемых в болоте лягушек и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся
пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны и, оглядев звезды, понял, что прошла ночь.
Вернувшись домой после трех бессонных ночей, Вронский,
не раздеваясь, лег ничком на диван, сложив руки и положив на них голову. Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна
другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича на полу
пред кроватью.
Дамы раскрыли зонтики и вышли на боковую дорожку. Пройдя несколько поворотов и выйдя из калитки, Дарья Александровна увидала
пред собой на высоком месте большое, красное, затейливой формы, уже почти оконченное строение. Еще
не окрашенная железная крыша ослепительно блестела на ярком солнце. Подле оконченного строения выкладывалось
другое, окруженное лесами, и рабочие в фартуках на подмостках клали кирпичи и заливали из шаек кладку и равняли правилами.
Никто
не думал, глядя на его белые с напухшими жилами руки, так нежно длинными пальцами ощупывавшие оба края лежавшего
пред ним листа белой бумаги, и на его с выражением усталости на бок склоненную голову, что сейчас из его уст выльются такие речи, которые произведут страшную бурю, заставят членов кричать, перебивая
друг друга, и председателя требовать соблюдения порядка.
И вдруг ему вспомнилось, как они детьми вместе ложились спать и ждали только того, чтобы Федор Богданыч вышел зa дверь, чтобы кидать
друг в
друга подушками и хохотать, хохотать неудержимо, так что даже страх
пред Федором Богданычем
не мог остановить это через край бившее и пенящееся сознание счастья жизни.
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня
предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда
не знал. Добро бы я был еще его
другом: коварная нескромность истинного
друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге; следовательно,
не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Но
не таков удел, и
другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно
пред очами и чего
не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее пленить,
Улан любим ее душою…
И вот уж с ним
пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.
И вновь задумчивый, унылый
Пред милой Ольгою своей,
Владимир
не имеет силы
Вчерашний день напомнить ей;
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Всё это значило,
друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Своих, чертов сын, своих бьешь?..» Но Андрий
не различал, кто
пред ним был, свои или
другие какие; ничего
не видел он.
— У нас удивительно много людей, которые, приняв чужую мысль,
не могут, даже как будто боятся проверить ее, внести поправки от себя, а, наоборот, стремятся только выпрямить ее, заострить и вынести за пределы логики, за границы возможного. Вообще мне кажется, что мышление для русского человека — нечто непривычное и даже пугающее, хотя соблазнительное. Это неумение владеть разумом у одних вызывает страх
пред ним, вражду к нему, у
других — рабское подчинение его игре, — игре, весьма часто развращающей людей.
Толпа, отхлынув от собора, попятилась к решетке сада, и несколько минут Самгин
не мог видеть ничего, кроме затылков, но вскоре люди, обнажая головы, начали двигаться вдоль решетки, молча тиская
друг друга, и
пред Самгиным поплыли разнообразные, но одинаково серьезно настроенные профили.
— Это есть — заблуждение:
пред человеком только один путь — от самого себя — к богу, а все
другое для него
не путь, а путаница.
Самгин старался
не смотреть на него, но смотрел и ждал, что старичок скажет что-то необыкновенное, но он прерывисто, тихо и певуче бормотал еврейские слова, а красные веки его мелко дрожали. Были и еще старики, старухи с такими же обнаженными глазами. Маленькая женщина, натягивая черную сетку на растрепанные рыжие волосы одной рукой,
другой размахивала
пред лицом Самгина, кричала...
Самгин понимал, что говорит излишне много и что этого
не следует делать
пред человеком, который, глядя на него искоса, прислушивается как бы
не к словам, а к мыслям. Мысли у Самгина были обиженные, суетливы и бессвязны, ненадежные мысли. Но слов он
не мог остановить, точно в нем, против его воли, говорил
другой человек. И возникало опасение, что этот
другой может рассказать правду о записке, о Митрофанове.
— Тогда, это… действительно —
другое дело! — выговорил Харламов,
не скрывая иронии. — Но, видите ли: мне точно известно, что в 905 году капитан Вельяминов был подпоручиком Псковского полка и командовал ротой его, которая расстреливала людей у Александровского сквера. Псковский полк имеет еще одну историческую заслугу
пред отечеством: в 831 году он укрощал польских повстанцев…
Заметив, что Дронов называет голодного червя — чевряком, чреваком, чревоедом, Клим
не поверил ему. Но, слушая таинственный шепот, он с удивлением видел
пред собою
другого мальчика, плоское лицо нянькина внука становилось красивее, глаза его
не бегали, в зрачках разгорался голубоватый огонек радости, непонятной Климу. За ужином Клим передал рассказ Дронова отцу, — отец тоже непонятно обрадовался.
Не время решать этот… вопрос,
пред нами стоит
другой, более значительный и трагический, это — наш вопрос, вопрос многострадальной родины нашей.
Человека с французской бородкой
не слушали, но он, придерживая одной рукой пенсне,
другой держал
пред лицом своим записную книжку и читал...
Незадолго до этого дня
пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент,
не похожий на еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и
другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно.
Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь
друг с
другом, похожи на зрителей в театре, на зрителей, которым
не нравится приезжий гастролер.
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в том, что, возбудив надежды,
не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем
друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих
пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
— История, дорогой мой, поставила
пред нами задачу: выйти на берег Тихого океана, сначала — через Маньчжурию, затем, наверняка, через Персидский залив. Да, да — вы
не улыбайтесь. И то и
другое — необходимо, так же, как необходимо открыть Черное море. И с этим надобно торопиться, потому что…
Ему известно, что десятки тысяч рабочих ходили кричать ура
пред памятником его деда и что в России основана социалистическая, рабочая партия и цель этой партии —
не только уничтожение самодержавия, — чего хотят и все
другие, — а уничтожение классового строя.
Вообще
пред ним все чаще являлось нечто сновидное, такое, чего ему
не нужно было видеть. Зачем нужна глупая сцена ловли воображаемого сома, какой смысл в нелепом смехе Лютова и хромого мужика?
Не нужно было видеть тягостную возню с колоколом и многое
другое, что,
не имея смысла, только отягощало память.
— Гуманизм во всех его формах всегда был и есть
не что иное, как выражение интеллектуалистами сознания бессилия своего
пред лицом народа. Точно так же, как унизительное проклятие пола мы пытаемся прикрыть сладкими стишками, мы хотим прикрыть трагизм нашего одиночества евангелиями от Фурье, Кропоткина, Маркса и
других апостолов бессилия и ужаса
пред жизнью.
Да, эта последняя мысль вырвалась у меня тогда, и я даже
не заметил ее. Вот какие мысли, последовательно одна за
другой, пронеслись тогда в моей голове, и я был чистосердечен тогда с собой: я
не лукавил,
не обманывал сам себя; и если чего
не осмыслил тогда в ту минуту, то потому лишь, что ума недостало, а
не из иезуитства
пред самим собой.
— Напрасно,
друг,
не молишься; хорошо оно, сердцу весело, и
пред сном, и восстав от сна, и пробудясь в ночи.
Привалов даже обрадовался этому предложению: он чувствовал себя виновным
пред старушкой Колпаковой, что до сих пор
не навестил ее. Он отправился к ней на
другой же день утром. Во дворе колпаковской развалины его встретил старик Полуянов, приветливо улыбнулся и с лукавым подмигиванием сообщил...
Последний
не любил высказываться дурно о людях вообще, а о Ляховском
не мог этого сделать
пред дочерью, потому что он строго отличал свои деловые отношения с Ляховским от всех
других; но Надя с женским инстинктом отгадала действительный строй отцовских мыслей и незаметным образом отдалилась от общества Ляховского.
— А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать
пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и
не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада поедят
друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
О, я был бесчеловечен и бесчестен
пред нею, но я здесь полюбил
другую… одну женщину, сударыня, может быть презираемую вами, потому что вы все уже знаете, но которую я никак
не могу оставить, никак, а потому теперь, эти три тысячи…
Тот
не видал своего прежнего маленького
друга уже месяца два и вдруг остановился
пред ним совсем пораженный: он и вообразить
не мог, что увидит такое похудевшее и пожелтевшее личико, такие горящие в лихорадочном жару и как будто ужасно увеличившиеся глаза, такие худенькие ручки.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и
пред тем, улетая или погибая, приходит к
другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого
не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот
не исполнит… если
друг, если брат?
Расставили нас, в двенадцати шагах
друг от
друга, ему первый выстрел — стою я
пред ним веселый, прямо лицом к лицу, глазом
не смигну, любя на него гляжу, знаю, что сделаю.
Не смущало его нисколько, что этот старец все-таки стоит
пред ним единицей: «Все равно, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы, и будут любить
друг друга, и
не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии и наступит настоящее царство Христово».
Могло все это происходить косвенно и как бы бессознательно даже от тайных мук его совести за воровски присвоенные им деньги Катерины Ивановны: «
Пред одной подлец и
пред другой тотчас же выйду опять подлец, — думал он тогда, как сам потом признавался, — да Грушенька коли узнает, так и сама
не захочет такого подлеца».
И
не для торжества убеждений каких-либо понадобились тогда чудеса Алеше (это-то уже вовсе нет),
не для идеи какой-либо прежней, предвзятой, которая бы восторжествовала поскорей над
другою, — о нет, совсем нет: тут во всем этом и прежде всего, на первом месте, стояло
пред ним лицо, и только лицо, — лицо возлюбленного старца его, лицо того праведника, которого он до такого обожания чтил.
Они созидали богов и взывали
друг к
другу: «Бросьте ваших богов и придите поклониться нашим,
не то смерть вам и богам вашим!» И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равно падут
пред идолами.
Ибо забота этих жалких созданий
не в том только состоит, чтобы сыскать то,
пред чем мне или
другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились
пред ним, и чтобы непременно все вместе.
— То-то и есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти… р-рожи! — обернулся он вдруг на публику. — Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он с яростным презрением. —
Друг пред другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца. Один гад съедает
другую гадину…
Не будь отцеубийства — все бы они рассердились и разошлись злые… Зрелищ! «Хлеба и зрелищ!» Впрочем, ведь и я хорош! Есть у вас вода или нет, дайте напиться, Христа ради! — схватил он вдруг себя за голову.
— О, д-да, и я то же говорю, — упрямо подхватил он, — один ум хорошо, а два гораздо лучше. Но к нему
другой с умом
не пришел, а он и свой пустил… Как это, куда он его пустил? Это слово — куда он пустил свой ум, я забыл, — продолжал он, вертя рукой
пред своими глазами, — ах да, шпацирен.
Но в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил
пред ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!» Все в нем волновалось, и он думал только об одной Оксане. Толпы колядующих, парубки особо, девушки особо, спешили из одной улицы в
другую. Но кузнец шел и ничего
не видал и
не участвовал в тех веселостях, которые когда-то любил более всех.
Они и убеждения-то свои приобрели
не в практической деятельности,
не в борьбе с житейской неправдой, а в чтении хороших книжек, горячих разговорах с
друзьями, восторженных клятвах
пред женщинами да в благородных мечтаниях на своем диване.
— Довольно! Вы меня поняли, и я спокоен, — заключил он вдруг вставая, — сердце, как ваше,
не может
не понять страждущего. Князь, вы благородны, как идеал! Что
пред вами
другие? Но вы молоды, и я благословляю вас. В конце концов я пришел вас просить назначить мне час для важного разговора, и вот в чем главнейшая надежда моя. Я ищу одной дружбы и сердца, князь; я никогда
не мог сладить с требованиями моего сердца.
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «
Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили,
другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться
не мог от развивавшейся
пред ним картины.